Это, что они вот так выпили, бросали то на ладонь или в мате, и доводили его до смешения, они говорят, что Дьявол приумножает ту кровь, или превращает её в плоть (я разумею, что они соединяют её с другим мясом) и варят её в той смеси и съедают её.
Неспешно и старательно Пароди заварил мате в кувшинчике небесно-голубого цвета и принялся угощать Молинари.
Он заваривает мате, пока я, раскинув ноги на кровати, думаю о тебе, которого я потерял навсегда.
Сегодня весь мир дрочит! Мастурбация — новый опиум для народа! Онанисты всех стран, соединяйтесь! Добьёмся мы освобождения своею собственной рукой!
Пестрел и бурлил мексиканский базар, И воздух клубился, как быстрый пожар. Клыкастая ведьма ждала за лотком, И странные сласти лежали на нём: Смотри ― марципановые черепа! И ведьмин товар покупала толпа. Орнамент по черепу ярко-лилов, Желтей канарейки огрызки зубов. Два синих, блестящих, больших леденца ― О, сахара слаще глаза мертвеца! Кондитерский череп ― сладчайший десерт, Но я не уверен, что сладостна смерть. Совсем не уверен, что сладостна смерть.
Его ,Фридриха Ницше, мания величия обнаруживается только в исключительных случаях в самомнении, чудовищном, но всё же ещё понятном. По большей части к ней примешивается сильная доза мистицизма и веры в свою сверхъестественность. Простым самомнением можно признавать, когда он, например, говорит: «Что касается моего Заратустры, то я не допускаю, чтобы его понял тот, кто не чувствовал себя когда-нибудь уязвлённым каждым его словом и кто им когда-либо не восторгался: только тогда человек может пользоваться привилегией благоговейно приобщиться к халкионской стихии, которой порождён этот труд, к его солнечной ясности, шири, дали и определённости».
Санин отвесил четверть фунта, отыскал бумажку, сделал из неё рожок, завернул лепёшки, просыпал их, завернул опять, опять просыпал, отдал их, наконец, получил деньги... Парень глядел на него с изумлением, переминая свою шапку на желудке, а в соседней комнате Джемма, зажав рот, помирала со смеху. Не успел этот покупатель удалиться, как явился другой, потом третий ...«А видно, рука у меня легкая!» — подумал Санин. Второй потребовал стакан оршаду, третий — полфунта конфект. Санин удовлетворил их, с азартом стуча ложечками, передвигая блюдечки и лихо запуская пальцы в ящики и банки. При расчёте оказалось, что оршад он продешевил, а за конфекты взял два крейсера лишних. Джемма не переставала смеяться втихомолку, да и сам Санин ощущал весёлость необычайную, какое-то особенно счастливое настроение духа. Казалось, век стоял бы он так за прилавком да торговал бы конфектами и оршадом, между тем как то милое существо смотрит на него из-за двери дружелюбно-насмешливыми глазами, а летнее солнце, пробиваясь сквозь мощную листву растущих перед окнами каштанов, наполняет всю комнату зеленоватым золотом полуденных лучей, полуденных теней, и сердце нежится сладкой истомой лени, беспечности и молодости — молодости первоначальной!
Я взял Наташу. Понеслись Мы с нею вихрем по паркету. Часа три посвятив пикету, Старушка мать явилась к нам. Мазурки кончились, мы сели. Разносят виноград гостям, И яблоки, и карамели, Оршад, и мёд, и лимонад, И пунш охотникам до рома. Почтеннейший хозяин дома Всех угощать душевно рад.
Склонность к радости и надежде — истинное счастье, склонность к опасению и меланхолии — настоящее несчастье.
Самая важная вещь, которую отец может сделать для своих детей, — это любить их мать.