Случилось ему идти лесом, а в лесу стояла старая сухая берёза, ветер подует — и берёза заскрипит. «Почто берёза скрипит? — думает дурак. — Уж не торгует ли моего быка? — Ну, — говорит, — коли хочешь покупать — так покупай, я не прочь продать! Бык двадцать рублёв стоит, меньше взять нельзя… Вынимай-ка деньги!» Берёза ничего ему не отвечает, только скрипит, а дураку чудится, что она быка в долг просит. «Изволь, я подожду до завтрего!» Привязал быка к берёзе, распрощался с нею и пошёл домой.
Кончилось тем, что издатель одной газеты предложил дураку заведовать у него критическим отделом. И дурак стал критиковать всё и всех, нисколько не меняя ни манеры своей, ни своих восклицаний. Теперь он, кричавший некогда против авторитетов, — сам авторитет — и юноши перед ним благоговеют и боятся его., Житьё дуракам между трусами.
Дураки, дураки, дураки без числа, Всех родов, величин и сортов, Точно всех их судьба на заказ создала, Взяв казённый подряд дураков.
Провоняю я редькой и луком И, тревожа вечернюю гладь, Буду громко сморкаться в руку И во всём дурака валять.
Дурак не может быть не интересен, дурак— это явление общественное. Я, Митенька, обожаю изучать дураков. Не будь их, картина мира была бы неполной. Дурак, прежде всего, необыкновенно точно выражает сущность своей эпохи. Умный может быть и впереди эпохи, и в стороне от нее, а с дураком этого не случается. …Мир дураков необыкновенно разнообразен. Дурак зарубежный — это совсем не то, что наш отечественный. Дурак от науки не имеет ничего общего с дураком административным. Ах, какой же у нас еще бытует великолепный дурак — крепкий, надежный! Умный может ошибиться, дурак не ошибается никогда. Ни одна даже самая совершенная общественная формация не может гарантировать себя от дураков. Они неистребимы.
Он метил в умники, попался в дураки, Ну стоило ли ехать для того с Оки!
В старые годы, при царе Горохе это было: у умных родителей родился сын дурак. Еще когда младенцем Иванушка был, родители дивились: в кого он уродился? Мамочка говорила, что в папочку, папочка — что в мамочку, а наконец подумали и решили: должно быть, в обоих. Не то, впрочем, родителей смущало, что у них сын дурак, — дурак, да ежели ко двору, лучше и желать не надо, — а то, что он дурак особенный, за которого, того гляди, перед начальством ответить придется. Набедокурит, начудит — по какому праву? какой такой закон есть? Бывают дураки лёгкие, а этот мудрёный. Вон у Милитрисы Кирбитьевны — рукой подать — сын Лёвка, тоже дурачок. Выбежит босиком на улицу, спустит рукава, на одной ножке скачет, а сам во всю мочь кричит: «Тили-тили, Левку били, бими-бими, бом-бум!» Сейчас его изымают, да на замок в холодную: сиди да посиживай! Даже губернатору, когда на ревизию приезжал, Левку показывали, и тот похвалил: «Берегите его, нам дураки нужны!» А этот дурак — необыкновенный. Сидит себе дома, книжку читает, либо к папке с мамкой ласкается — и вдруг, ни с того, ни с сего, в нём сердце загорится. Бежит, земля дрожит. К которому делу с подходцем бы подойти, а он на него прямиком лезет, которое слово совсем бы позабыть надо, а он его-то и ляпнет. И смех, и грех. Хоть кричи на него, хоть бей — ничего он не чувствует и не слышит. Сделает, что ему хочется, и опять домой прибежит, к папке с мамкой под крылышко.
Дурак имеет великое преимущество перед человеком образованным, он всегда доволен собой.
— А действительно, что я дураком был. Баран бараном… Бывало, постучишь себя по голове — в другой комнате слышно. Звонко! До тридцати лет ни одного умного слова не сказал. А дурак, как сами знаете, вечно в беде. Так и я… Никогда, бывало, из беды не выхожу: то одно, то другое… И поделом, не будь дураком… То бьют меня, то из домов и трактиров гонят… Семь раз из гимназии выгоняли… То женят… Ну-с… Отец бранится, кричит, чуть не дерётся, а я на своем стою. — Жениться хочу, да и шабаш! Кому какое дело? Никакой отец не может мне препятствовать, ежели у меня свое умозрение есть! Не маленький! — Прибежала матушка-покойница. Ушам своим не верит, в обморок падает… Я на своём стою. Можно ли, думаю, мне не жениться, ежели я желаю своё семейство иметь? А ведь Марьяша, думаю, красавица… Она-то не красавица, да мне уж так казалось. Хотелось, чтоб так казалось, в голову себе вбил дурацкую идею… Она горбатенькая, косенькая, худенькая… Да и дура вдобавок… Чучело заморское, одним словом.
Самое страшное — это дурак с инициативой.