Мы все — рабы наших привязанностей, рабы предрассудков даже не своих, а дорогих нам лиц, мы должны зарабатывать себе на жизнь, а вследствие этого становимся частью машины. Самое тяжкое — это те уступки, которые приходится делать предрассудкам окружающего нас общества, больше или меньше, в зависимости от большей или меньшей силы самого себя. Если делаешь их чересчур много, то унижаешь себя и делаешься противен самому себе. Вот и я уже отошёл от тех принципов, каких держался десять лет назад. В то время я думал, что надо держаться крайности во всём и не делать ни одной уступки окружающей среде. Я думал, что надо преувеличивать и свои достоинства, и свои недостатки.
Разве греческий баснописец Эзоп, живший за 500 лет до Рождества Христова, и римский баснописец Федр, современник Иисуса Христа, создавшие французского Лафонтена и нашего русского Крылова, не были рабами? Разве великий Гораций, создавший за 50 лет до Рождества Христова многое в Державине и Пушкине, не был сыном раба? Впрочем, стоит ли говорить об этом? Глухие все равно не услышат…
Когда народ встаёт на борьбу против рабства, мы должны вооружиться, чтобы избавиться от оружия, мы вначале должны вооружить себя.
— По духу времени и вкусу Он ненавидел слово «раб»... — За то попался в Главный штаб И был притянут к Иисусу!..
Пусть им снится рабство, с чесноком и луком, И горшками мяса, и гусиным туком. И поделит коршун с бурею пустыни Жалкий прах последних из сынов рабыни.
Он ни от кого не скрывал своего намерения раз и навсегда покончить с бессмысленностью предисловия к несуществующему или, что то же самое, непостижимому тексту. Его приятель, учитель литературы Меньшиков, возражал: «Ты себя в рабстве у идеи держишь. В вечную жизнь не веришь и поэтому хочешь язык ей показать, а на самом деле ты её раб, поэтому и хочешь язык ей показать. А раба, как Чехов говорил, надо из себя выдавливать по капле!» ― «Подумаешь, Чехов! Только человек, страдающий геморроем, может оценить эту чеховскую шутку. Сам-то он из себя никакого раба не выдавливал».
Её, рабу одра, с ребячливостью самки Встающую пятой на мыслящие лбы, Его, раба рабы: что в хижине, что в замке Наследственном ― всегда ― везде ― раба рабы!
Нет рабства безнадёжнее, чем рабство тех рабов, себя кто полагает свободным от оков.
Между работорговцами и их пленниками происходят оригинальные сцены: у первых много маниока, который они разводят в изобилии, а последние богаты только рыбой. Они обмениваются своими продуктами, но, не доверяя друг другу, во время обмена держат рыбу или маниок в одной руке, а обнажённый нож в другой. Можно легко себе представить, что, вследствие таких беспрестанных нападений, туземцы становятся свирепыми и жестокими. Они иногда бывают до такой степени голодны, что готовы есть что ни попало под руку, ― коренья, букашек, сверчков и даже… своих покойников! Одним словом, чтобы понять, как могут туземцы быть так кровожадны, надо пожить между ними, как я, в Центральной Африке.
Немного подумав, Татарский пришёл к выводу, что раб в душе советского человека не сконцентрирован в какой-то одной её области, а, скорее, окрашивает всё происходящее на её мглистых просторах в цвета вялотекущего психического перитонита, отчего не существует никакой возможности выдавить этого раба по каплям, не повредив ценных душевных свойств.