Именно от этих сил, живущих внутри стены, ордерная декорация получает мощь, тектонические силы как бы перетекают со стен в пристенные колонны, наполняя их пластикой и материальностью. Но никакие пластические, тектонические силы не перетекают со стен в декор эклектических зданий. Напротив, всей своей формой ― непластичностью, немасштабностью, тектоническим алогизмом ― декор эклектики манифестирует: никакой тяжести внутри стены нет. Если ордер классицизма ― метафора тектоники, декор эклектики ― метафора атектонизма. То есть метафора лишенной тектоники стены, стены как дематериализованной плоскости. Таким образом, принцип формообразования, найденный в эклектике, на наш взгляд, заключается в соединении исторической формы с «неоформой» ― дематериализованной плоскостью стены. Это и есть романтический принцип формообразования, ибо архитектура здесь подвергается дематериализации, развоплощению. Ее тектоника превращается в тектонику миража. Но «романтичность» этой пустоты, на которой «висят» картины исторического декора, не исчерпывается одной дематериализацией архитектуры.
Четыре изящные кариатиды поставлены на огромные (в два с половиной раза больше их роста) постаменты. Они поддерживают тяжелый, мощный антаблемент, почти равный им по высоте. Этот антаблемент оказывается основанием легкого балкончика, обрамленного изящной решеткой. Все вместе производит почти комическое впечатление, словно программно манифестируя ― никаких законов тектоники нет.
И вдруг пришло в голову ― что все прекрасное вокруг есть человеческая внутренность. Анатомию я не допустил к рассуждениям, как банальность, достойную только авгуров. О внутренности живого я думал как о тектонике сознания. Я соображал: если глаз есть кусок мозга, вынесенный на открытый воздух, то само по себе зрение есть мыслительный процесс, со всеми следствиями: мышление утоляло Ницше выработанными в мозгу алкалоидами и облегчало мигрень, Пилат не умел думать самостоятельно и потому нуждался в сторонней анестезии: ему нужно было говорить с умным человеком.
Но роль ваяния ― мы к нему теперь возвращаемся была тоже и служебной: оно украшало храм, служивший жилищем созданному им божеству. Если весь храм по основному принципу греческой тектоники был естественным и в то же время прекрасным выражением работы структивных сил, то ваяние украшало отдых от этой работы ― те плоскости, в которых движущиеся друг против друга силы взаимно уравновешивались. То были, в особенности фронтон ― плоский треугольник фасада между горизонталью карниза и скатами кровли, и метопы ― квадраты фриза между поддерживающими карниз триглифами. Здесь было место уже не для единоличного кумира, а для сцен ― крупных во фронтонах, мелких на метопах. А где сцена, там и мифология ― та необязательная для верующего «поэтическая религия», тоже прекрасная, но все же второразрядная.
Метафора почвы ― важнейшая у Леонтьева, и вот мы видим, читая его, как колеблется и меняется его оценка национальной почвы. Она «роскошная», свежая по сравнению с западной «истощенной» ― в статье «Грамотность и народность» (1870). Но она же «слабая», опасно и скрыто «подвижная» в сравнении с западной взрывчатой тектоникой ― этот мотив возникает уже через несколько лет, в «Византизме и славянстве» (1875): «но какая-то особенная, более мирная или глубокая подвижность всей почвы и всего строя у нас, в России, стоит западных громов и взрывов». Подвижность и рыхлость почвы как тревожная предпосылка. Пластика этой метафоры нашему историческому сознанию и нашему опыту многое говорит ― Леонтьев был мастер таких пластических образов исторического процесса. «Почва рыхлее, постройка легче».
ХАЙДЕГГЕР: «Способен ли дух овладеть техникой?» Андрей Вознесенский упоминает, что среди многотысячных аудиторий значительную часть составляют представители молодой технической интеллигенции России… ХАЙДЕГГЕР: «Архи-тектор! Тектоника. По смыслу греческого слова это старший строитель. Архитектура поэзии». Он даже по-петушиному подпрыгнул, выкрикнув это: «архи-тектор!»
Претензии в немасштабности часто предъявляются и к храму Христа Спасителя К.А.Тона ― при всей колоссальности его размеров, членение фасадов на прясла кажутся слишком мелкими из-за размеров барабана. Кажется, что для такого огромного купола гигантский постамент, каким является весь храм, слишком мелочен и дробен, недостаточно мощен. Масштаб ― своего рода метафора тектоники, за немасштабностью эклектики следует ее нетектоничность.
Архангельский собор вообще поражал не разработкой пространства, а разработкой фасадов. На фасадах явлена средневековой Руси тектоника нового времени ― Ренессансная. Фасад делится карнизом на два этажа, хотя внутри это единое пространство. Это окна-«глазки», это раковины и акротерии в закомарах, это венецианское обрамление северного, южного и боковых входов на западном фасаде. В этом соборе гораздо больше итальянского, чем в Успенском, но при этом он кажется более русским.
Что касается тектоники, то само это понятие является достаточно старым. Ещё старше — безотчётное представление о ней, более или менее заметные следы такого представления можно обнаружить уже у Витрувия. Есть они в трактате Палладио и в работах некоторых иных теоретиков ордерного зодчества эпохи Ренессанса, чьи отдельные суждения об идеальной постройке предполагают в качестве своей невысказанной и, скорее всего, неосознанной посылки требование тектонической экспрессии. Из этой смутной идеи понятие тектониики выкристаллизовалось не сразу, однако значительно раньше, чем возник сам термин. Самое старое из известных нам её определений высказано в форме эстетического императива, оно принадлежит известному французскому теоретику архитектуры Р.Фреару де Шамбре и было обнародовано им в середине XVII века на страницах его трактата об архитектурных ордерах. В конце того же столетия эту формулировку дополнил и развил Ж.Ф.Фелибьен, сын известного французского теоретика и историка искусства А.Фелибьена. С тех самых пор понятине тектоники стало прочным достоянием архитектурно-теоретической литературы.
Вот «Пушкинская» и «Полянка». С точки зрения конструктора ― близнецы. Едва ли не по одним и тем же чертежам сработанные станции. Колонные, глубокого заложения. А объемы кажутся разными. Тектоника! На «Полянке» немного ниже свод, и от этого чуть-чуть раздвинулись колонны. Станция зрительно стала шире. Не лучше оказалась, не красивее, а просто вышла другой.
