И хрен седой растёт с тобою рядом, И хнычут репы, что земля на грядах Черна. — И всех своим нехитрым ядом Перетравить мечтает белена.
Туманы, сумерки. Средь тусклого мерцанья Смешались контуры, и краски, и черты, И в царстве мёртвого бессильного молчанья Лишь дышат ядовитые цветы.
Куст каких-то ядовитых роз Я взрастил поэзии на смену. Мир земной, ведь это море слёз… А вот пьяным море по колено.
Во храм Пафосский я пришёл, Дабы там языку любви мне научиться. Но что ж? Вступя в него, я тотчас онемел — Немым я должен был оттоль и удалиться.
В прежние времена моряки в долгом плавании оставляли на каждом пустынном острове по паре свиней. Или по паре коз. А когда приходили к этому острову в следующий раз, там уже был запас «живого» мяса. Это были необитаемые острова, царства девственной, дикой природы. Там обитали птицы, которых не было больше нигде на Земле. Там не было хищных зверей. Там не было ядовитых растений или растений с колючками и шипами. То был истинный рай на Земле.
… если разом осушить пузырёк с пометкой «Яд!», рано или поздно почти наверняка почувствуешь недомогание.
Гроза прошла. Пылали георгины Под семицветной радужной дугой. Он вышел в сад и в мокрых комьях глины То яблоко пошевелил ногой. В его глазах, как некое виденье, Не падал, но пылал и плыл ранет, И только траектория паденья Вычерчивалась ярче всех планет., И в ту же ночь, когда всё в мире спало И стихли голоса церквей и школ, Не яблоко, а формула упала С ветвей вселенной на рабочий стол.
Если будешь отдавать на этом свете, то на Небе будешь иметь. Если у тебя два яблока, большое и маленькое, отдай одно из них. Такое же получишь на том свете. Если ничего не дал в этой жизни, и там ничего не получишь.
Румянец яблока, на фоне Сентября, С его травой-листвой воздушно-золотою, Румянец девушки, когда горит заря, Румянец девушки, идущей за водою...
Беззвучно падали иглы с елей и сосен, устилали землю мягко, как церковь коврами. В синих парных туманах таяли колонны стволов. Небу зажгли зелёные свечи сосны, ели ― земле, и вверх и вниз курили смолою. Разбежались около усадьбы ограды из подстриженного бобриком боярышника ― подцветили зелёное вишнёво-красным, важно прошлись кое-где старые липы аллеями вдоль дорог, ― дали влажные серые полосы. Столетние рябины расширились во все стороны круглыми кронами неумеренно густо, как старые цыганки, обвесились червонными монистами никому не нужных ягод. Ещё достаивали в садах на мызах зимние яблоки, зелёные, как мертвецы, твёрдые, без запаха и вкуса, среди редких багровых листьев, и листья ждали уже малейшего ветра, чтобы оторваться и упасть, но ветра не было.
