Те немногие современные примеры (наши и зарубежные), которые мне иногда совали под нос, — не выходят за пределы собственно искусства, занятия и контекста профессии. Всё это типичные люди своего дела — вот что главное,, в подобных произведениях, будь то музыка, литература или живопись, идеи — как утопленники, они плавают глубоко в материале (как дохлая вобла) и чаще всего — вниз лицом.
Пётр Великий в Сестербеке Порт громадный замышлял, Здесь в великом человеке Гений, видимо, дремал, Но и в малом человечке Он не дремлет иногда: Нужен порт… на Черной речке! Вот идея, господа! Все другие планы к чёрту!
Что же касается средств выразительности вообще, то среди всех прочих я крохоборно и кропотливо отбирал и до сих пор отбираю (сквозь то же самое каноническое сито) те немногие, которые позволяют работать с идеей в материале.
Не забывайте, что мелодия есть только Идея, контур и линия, так же как она есть форма и материал произведения. Гармония же – освещение, изложение объекта и его отражение, даже в кривом зеркале или грязной луже, если будет угодно.
Я худею, я бледнею, у меня есть..., ах! ― идея. Как её бы во-плоть-ить? Я бледнею, я худею, у меня есть орх-идея, Сохнет, чахнет, не цветёт, Может, скоро всё пройдёт?
Всё твержу я, бледнея, бледнея: У меня есть идея, идея! Но какая, такая идея, Не скажу я, вернее, вернее!
«Идея гениальная! ― Сказал Козлов, опасливо Свой табурет расшатанный Отодвигая вбок.
Сама по себе идея..., к примеру, идея извинений привлекала моё внимание давно и достаточно плотно..., как серьёзная теоретическая проблема. Например: за что извиняться можно, и за что нельзя. Какое извинение «простительно», а какое не может быть принято ни при каких условиях... Например, могу ли я в какой-то момент столкнуть ,этого человека, вниз..., с Эйфелевой башни, а потом принести свои извинения? Непонятно. В общем, очень странная идея.
Со мной Идея! Входит дядька сивый, Опять зовут в угрюмый кабинет, И я иду, бесстрашный и счастливый.
Увы, реальная свобода мысли в Мире не существовала никогда! Я понимаю, во всех случаях отдаётся значительное предпочтение собственным идеям – свои себе, мои мне, его ему... – понятно, что чьи-то чужие вероятнее и скорее всего покажутся ущербными и совершенно неинтересными, а возможно, и вполне достойными удушения. Такой способ поведения слишком обычный и слишком человеческий, чтобы я видел здесь повод для какого-то отдельного упрёка. Личность сама себя объясняет и затем навязывает свою мысль, которая жестокими и неучтивыми средствами добивается всеобщего одобрения..., или уважения. Таким образом поступают все предвзятые персоны – без малейшего стеснения, впрочем.