Покой, уют. Озябший гость в столовой Пьёт чай и трёт ладонью о ладонь. ― Да-с, знаете, и то сказать ― на юге И осень поздняя не больно весела. ― Не весела. А что у вас в Калуге? Чай, вьюга все дороги замела? Чай, снег давно? ― Нет-с, снегу нет покуда, Морозец лёгонький, да это пустяки. На лужах лёд ― прозрачней изумруда, И облака легки и высоки., Все слушают внимательно. И длинно Рассказывает гость, что под окном В Калуге у него как жар горит рябина Последним, холодеющим огнём.
От голода кружилась голова. Наши злополучные заледеневшие тюки покоились во тьме под ногами. Но я ещё был жив, и я бы не обменял драгоценного зловонного груза на тарелку горячего борща и подержанные крылья, которые вернули бы меня в мой дом. Калуга посверкивала на том берегу, и её мозолистая рука держала меня за горло, и, хоть и потускневший, мерцал ещё в сознании образ благополучного молодого человека в чёрном кожаном пальто и светло-серой кепке, и ради этого я был
Россия считалась в Европе землёю изобильнейшею диким или бортевым мёдом. ― Монастырь Троицкий в Смоленской области, на берегу Днепра, был главным пристанищем для купцов литовских: они жили там в гостиницах и грузили товары, покупаемые ими в России для отправления в их землю. ― Некоторые места особенно славились своими произведениями для внутренней торговли: например, Калуга деревянною, красивою посудою, Муром вкусною рыбою, Переславль сельдями, а ещё более Соловки, где находились лучшие соляные варницы.
Небо Тёмное огромно, И в ночи мерцают с юга Тепловозная Коломна, = Циолковская Калуга, И ружейная планета, = в золотых медалях Тула, Тоже блещет зиму ― лето В небе внуковского гула.
Он вообще не видал своей матери счастливою и весёлою со дня переселения на озеро Четырёх Кантонов. Марья Михайловна постоянно грустила между чужими людьми, рвалась на родину и, покоряясь необходимости, смирялась и молилась перед образом в русской золочёной ризе. Она только один раз была весела и счастлива. Это было вскоре после сорок осьмого года, по случаю приезда к Райнеру одного русского, с которым бедная женщина ожила, припоминая то белокаменную Москву, то калужские леса, живописные чащобы и волнообразные нивы с ленивой Окой.
Кому случалось из Волховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живёт в дрянных осиновых избёнках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти, калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дёгтем и по праздникам ходит в сапогах. Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращённого в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трёх тощих берёз, деревца на версту кругом не увидишь, изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой... Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом, избы стоят вольней и прямей, крыты тёсом, ворота плотно запираются, плетень на задворке не размётан и не вывалился наружу, не зовёт в гости всякую прохожую свинью...
...Холодность, с какою публика отнеслась к «Одиссее» Жуковского, возмущала его, казалась ему признаком отсутствия вкуса, умственного бессилия общества, и он находил, что ему нечего торопиться с окончанием «Мёртвых душ», так как современные ему люди не годятся в читатели, не способны ни к чему художественному и спокойному. «Никакие рецензии не в силах засадить нынешнее поколение, обмороченное политическими брожениями, за чтение светлое и успокаивающее душу». Лето 1849 года Гоголь провёл у Смирновой, сначала в деревне, затем в Калуге, где Н.М. Смирнов был губернатором. Там он в первый раз прочёл несколько глав из второго тома «Мёртвых душ». Первые две главы были совершенно отделаны и являлись совсем не в том виде, в каком мы читаем их теперь. Александра Осиповна помнила, что первая глава начиналась торжественным лирическим вступлением, вроде той страницы, какою заканчивается первый том, далее её поразило необыкновенно живое описание чувств Тентетникова после согласия генерала на его брак с Уленькой, а в последующих семи главах, ещё требовавших, по словам Гоголя, значительной переработки, ей понравился роман светской красавицы, которая провела молодость при дворе, скучает в провинции и влюбляется в Платонова, также скучающего от ничегонеделанья. В Калуге Гоголь не оставлял своей литературной работы и всё утро проводил с пером в руке, запершись у себя во флигеле. Очевидно, творческая способность, на время изменившая ему, отчасти вследствие физических страданий, отчасти вследствие того болезненного направления, какое приняло его религиозное чувство, снова вернулась к нему после его путешествия в Иерусалим. О том, какой живостью и непосредственностью обладало в то время его творчество, можно судить по небольшому рассказу князя Д. Оболенского, ехавшего вместе с ним из Калуги в Москву. Гоголь сильно заботился о портфеле, в котором лежали тетради второго тома «Мёртвых душ», и не успокоился, пока не уложил их в самое безопасное место дормеза.
Тесно, а в небе простор ― дыра! Взлететь бы к богам в селения! Предъявить бы Саваофу от ЦЖ[цэжэ]О ордера на выселение! Калуга! Чего окопалась лугом? Спишь в земной яме? Тамбов! Калуга! Ввысь! Воробьями!
Это было тело именно её души. Не знаю, почему ― и знаю, почему ― сухость земли, стая не то диких, не то домашних собак, лиловое море прямо перед домом, сильный запах жареного барана, ― этот Макс, эта мать ― чувство, что входишь в Одиссею. Елена Оттобальдовна Волошина. В детстве любимица Шамиля, доживавшего в Калуге последние дни. «Ты бы у нас первая красавица была, на Кавказе, если бы у тебя были чёрные глаза». (Уже сказала ― голубые.) Напоминает ему его младшего любимого сына, насильную чужую Калугу превращает в родной Кавказ.
Солнце щиплет дни И нагуливает жир, Нужно жар его жрецом жрать и жить, Не худо, ежели около ― кусочек белуги, А ведь ловко едят в Костроме и Калуге. Не смотри, что на небе солнце величественно, Нет, это же просто поверье язычества.