― Замри! Лучше быку дорогу не переходить! Но Петушок не заметил мальчишек. Он степенно обогнул пруд, затянутый ряской, точно зелёным чёсаным одеялом, подошёл к изгороди участка. Удивляясь, как это ему посмели перегородить путь, бык уперся своим чугунным лбом в старенькую изгородь, та крякнула и повалилась на землю.
Коня у мужика не стало, Так он корову оседлал, А сам о том не рассуждал, Что, говорят, седло корове не пристало, И, словом, на корову сел, Затем что он пешком идти не захотел.
Круторогие быки, с лоснящейся белою шерстью, с умными, добрыми глазами, лениво оборачивая головы на звук шагов, жевали медленную жвачку, и слюна стекала с их чёрных влажных морд на колючие листья пыльного терновника. Стрекотание кузнечиков в жёсткой выжженной траве, шорох ветра в мёртвых стеблях чернобыльника над камнями развалин и гул колоколов из далекого Рима как будто углубляли тишину. Казалось, что здесь, над этою равниною, в её торжественном и чудном запустении, уже совершилось пророчество Ангела, который «клялся Живущим вовеки, что времени больше не будет».
Тут навстречу попалась какая-то баба, и Фёдор Михайлович спросил её: ― Тётка, ты не повстречала ли бурой коровы? ― Нет, батюшка, не встречала, ― ответила та. Вопрос о бурой корове показался мне странным, и я приписал его народному поверью, «по которому по первой возвращающейся с поля корове можно судить о завтрашней погоде», и подумал, что Фёдор Михайлович с целью узнать о погоде на завтра осведомляется о корове.
Ходит корова тощего вида, взять бы эту корову и выдоить. Хвать бы за вымя быстрее воров! Но я не умею доить коров.
Мудростью пухнет слово, Вязью колося поля, Над тучами, как корова, Хвост задрала заря.
Коровы, мне приснился сон. Я спал, овчиною закутан, и вдруг открылся небосклон С большим животным институтом. Там жизнь была всегда здорова И посреди большого зданья Стояла стройная корова В венце неполного сознанья. Богиня сыра, молока, Главой касаясь потолка, Стыдливо кутала сорочку И груди вкладывала в бочку. И десять струй с тяжёлым треском В холодный падали металл, И приготовленный к поездкам Бидон, как музыка, играл. И опьянённая корова, Сжимая руки на груди, Стояла так, на всё готова, Дабы к сознанию идти., Я дале видел красный светоч В чертоге умного вола. Коров задумчивое вече Решало там свои дела. Осёл, над ними гогоча, Бежал, безумное урча., Корова в формулах и лентах Пекла пирог из элементов, И перед нею в банке рос Большой химический овёс., Воспряньте, умные коровы, Воспряньте, кони и быки! Отныне, крепки и здоровы, Мы здесь для вас построим кровы С большими чашками муки.
Толстое тело коровы, Поставленное на четыре окончанья, Увенчанное хромовидной головою И двумя рогами (словно луна в первой четверти). Тоже будет непонятно, Также будет непостижимо, Если забудем о его значенье На карте живущих всего мира., Человек, владыка планеты, Государь деревянного леса, Император коровьего мяса, Саваоф двухэтажного дома, ― Он и планетою правит, Он и леса вырубает, Он и корову зарежет, А вымолвить слова не может., Корова мне кашу варила, Дерево сказку читало, А мёртвые домики мира Прыгали, словно живые.
Его поэзия не дойная корова, Он ей не выжимает вымя, Не дёргает за розовые сиськи, Глубокие не наполняет миски Звенящим жолтым молоком. ― Но я не дойницей родился, а певцом.
Не скрываю, С ребячества привык я к чаю, Сначала просто пью, потом Употребляю с молоком, Не покупать-с: своя корова».