Радио уничтожило расстояние и соединило невидимой, но крепкой связью все корабли и все города земли. Потом оно охватило поезда, автомобили и аэропланы… Потом оно вошло в дома. Оно вошло учителем, другом, справочником, газетой и музыкальным инструментом. Сейчас оно вносит в дома кинематограф, скоро сумеет вырваться за пределы земного шара, и создаст тысячи вещей, которых мы даже не можем предугадать.
Море плещет с чисто британской корректностью. На первом плане подстриженная и обихоженная лужайка, по которой прохаживаются фигурки важных империалистических англичан. Но какое это великолепное место для работы! Нет шума, нет роялей, кроме прелестного механического фортепиано, нет музыкантов, рассуждающих о живописи, и живописцев, говорящих о музыке.
Когда мне было пятнадцать лет и наша семья распалась, я не мог ни озвучить, ни прочитать ни одной ноты. Трудно сказать, был ли я обречён стать критиком или же спасён от карьеры артиста, но жизнь моя сложилась так, что когда в нашем доме музыка замолкла, мне пришлось самому взяться за изучение нотной грамоты и игры на рояле при помощи учебника с рисунком клавиатуры,
Скажем, звуки рояля, на котором исполняют «Фантазию– экспромт» Шопена менее слышны, чем работающая рядом пилорама. В оные годы по приказу литфонда рабочие, разломав, выкинули из переделкинского дома Пастернака рояль, на котором играл Генрих Нейгауз. Так вот, после того как крышку рояля разбили топором, играть на нём было безнадёжно даже самому совершенному музыканту. Сейчас же на каждом дне рождения Пастернака этот рояль вновь звучит прекрасно. Но для этого его надо было восстановить и настроить.
Л. Н. Толстой хотел… извести в батарее матерную ругань и увещевал солдат: «Ну к чему такие слова говорить, ведь ты этого не делал, что говоришь, просто, значит, бессмыслицу говоришь, ну и скажи, например, «ёлки тебе палки», «эх, ты, едондер пуп», «эх, ты, ерфиндер» и т. п. Солдаты поняли это по-своему: — Вот был у нас офицер, его сиятельство граф Толстой, вот уже матершинник был, слова просто не скажет, так загибает, что и не выговоришь.
По временам сжимались очень сильно челюсти, и мне казалось, что я скоро разжую и проглочу свои зубы. «Это начало столбняка, думал я: вот скоро наступит и общий столбняк, а за ним и смерть». От одной мысли о смерти меня бросало в дрожь, мне становилось холодно и страшно, и я спешил писать, чтоб никого не обвиняли в моей смерти, чтоб торопились подать мне помощь, дали бы рвотное, отворили кровь, и проч. Мысль о смерти всякий раз так освежала меня, что я очень здраво понимал опасность своего положения и возможность удалить её рвотным, поэтому я несколько раз написал: «Рвотного!.. С кровью не спешить… Рвотного! рвотного!.. Скорей и побольше». Я писал эти распоряжения для того, чтоб обеспечить своё положение, мне казалось, что я скоро упаду и не буду уж в состоянии говорить, а между тем я уж давно послал за фельдшером, который и не замедлил явиться., Фельдшер понял, что мне нужно дать рвотное и пошёл за ним в больницу. Вскоре после его ухода, отворяется дверь и входит человек мой, это меня взбесило, потому что я хотел скрыть от всех свое опьянение, которое могло сделаться предметом уездных сплетней. Я молчал, однако ж, и ходил взад и вперёд по комнате, надеясь, что он скоро уйдёт, но так как он остановился у дверей, точно часовой, то мне не трудно было догадаться, что его поставил там фельдшер, для того, чтоб поберечь меня, это меня примирило с ним, и я перестал об нём думать. Рвотное мне дали в половине третьего, а через 5 минут случился со иной припадок невыразимого ужаса, я иначе не могу назвать этого необыкновенного испуга, который произошел таким образом: бегая по комнате, я вдруг зашатался и чуть не упал, человек поспешил поддержать меня, но его прикосновение так испугало меня, так показалось мне угрожающим и опасным, что я закричал, что было мочи, с выражением самого ужасного отчаянья: точно я был на краю пропасти, в которую меня толкнули, и я, падая, силился удержать равновесие, я скорчился весь, подскочил, замахал руками и ногами, а на лице у меня было столько ужаса, что оба человека в свою очередь перепугались не на шутку., Рвота наступила в половине четвёртого, и с нею вышло несколько ещё не растворившихся пилюль. Что-то жгло меня во время рвоты по направлению пищепровода, и мне казалось, что от натуг оборвалась вся слизистая оболочка желудка и пищеприёмного горла. В первые минуты после рвоты мне казалось, что весь яд удалён и что я уже вне опасности, но сильнейшее расслабление тела, вслед за этим наступившее, дало опять прежнее направление бреду и с этих пор началась уже моя смертельная агония.
Рай можно определить как место, которого люди избегают.
Если живёшь в раю, то для тебя нет ничего святого.
Прошу прощения… Это не политическая демонстрация. Это обыкновенная рвота…
При грудном ребёнке сказали какую-то шутку, и он внезапно захохотал. Тогда решили, что он оборотень, и убили его.