Когда меня предлагают заменить каскадером, я всегда соглашаюсь. Я не хочу умирать во имя кино
Снилась мне хорошая корова С выменем отвислым и раздутым, Под неё подполз я, поживиться Молоком парным, как уж, я думал, Только вдруг она меня лягнула, Я перевернулся и проснулся,
Жутко и одиноко путешественнику в глухих дебрях Амазонки, но еще более жутко и одиноко всаднику в кактусовых зарослях Техаса. Повсюду в прихотливом и унылом разнообразии, точно неведомые чудища, изгибаются стволы кактусов, их мясистые усаженные шипами отростки загораживают путь. Эти дьявольские растения, которые словно не нуждаются ни в почве, ни в дожде, дразнят истомленного жаждой путника своей тусклой, но сочной зеленью. Их бесформенные нагромождения вдруг расступаются, и всадника манит открытая дорога, но стоит ей довериться, как он оказывается «в мешке» — перед непроницаемой, ощетинившейся иглами стеной — и вынужден кое-как выбираться оттуда, теряя последнее представление о том, в какой стороне север, а в какой юг.
Добыча лазурита ведётся афганцами самым первобытным способом. У намеченного к выломке «гнезда» лазурита разжигают костёр. Камень накаливают, а затем быстро обливают холодной водой. Резкая перемена температуры вызывает растрескивание камня, который затем раскалывают на куски и вытаскивают наружу.
Подумав так, Иван Николаевич начал исправлять написанное. Вышло следующее: «...с М.А.Берлиозом, впоследствии покойным...» И это не удовлетворило автора. Пришлось применить третью редакцию, а та оказалась ещё хуже первых двух: «... Берлиозом, который попал под трамвай...» ― а здесь ещё прицепился этот никому не известный композитор-однофамилец, и пришлось вписать: «... не композитором...»
... наука есть только одна из сторон духовного бытия и жизни человека, тот же идеал истины является с других сторон, то как идеал красоты и гармонии, то как идеал добра и чести, правды и человеколюбия, это один и тот же идеал...
Взгляни, как злобно смотрит камень, В нём щели странно глубоки, Под мхом мерцает скрытый пламень, Не думай, то не светляки!
В Калугу гонит князь коня, Пронзая смутным взором даль, Там саблей долгою звеня, Сошлися лях, литвин, москаль. То Смута. Годы лихолетья и борьбы, Насильств, походов и вражды.
Друзья, враги, лакеи, слуги, Ах, доведут ведь до Калуги!
— Я одной рукой беру, а другой — отдаю! разве это взятка? — Как же это выходит у вас, Христофор Иваныч? — спрашивали его однажды сослуживцы, которые обеими руками брали и ни одною не отдавали. — Очень просто, — ответил он. — Сейчас деньги получу и сейчас же на них какое-нибудь произведение куплю. Стало быть, что из народного обращения выну, то и опять в народное же обращение пущу. И когда все подивились его мудрости, то прибавил: — То же самое, что казна делает. С мужичков деньги берёт да мужичкам же их назад отдаёт. С тех пор в городе Добромыслове никто не говорил: «Брать взятки», а говорили: «Пускать деньги в народное обращение».