Ничто так не портит семейную жизнь, как личная секретарша.
Впервые (спустя какие-то жалкие сто двадцать лет!) обнаружив подобное животное на небосклоне своей черепной коробки, ,читатель, неминуемо чешет репу и спрашивает: «Альфонс..., это – как что?» Ответ напрашивается сам собой: это как ничто..., мой дорогой друг, или, в крайнем случае, как тушёная говядина в банке. Извините за черезчур свежее сравнение.
Ожидание небытия перед лицом смерти придаёт человеческому существованию экзистенциальный характер. Сартр включает в небытие не только «ничто», но и бессмысленность. В экзистенциализме не существует пути преодоления этой угрозы. Единственно возможное отношение к угрозе — мужество принять её на себя: мужество!
Пусть век прошел, как некий Людобой, Век похоти и прихоти минутной, Пусть сетью разделяет он злопутной Меня, Мари́инский театр, с тобой...
Любовь — мученье. Блуд — наслажденье, Похоть — развлеченье, Упоенье… Любовь несчастна — Это ясно.
Поцелуй передавался из поколения в поколение путем устной традиции.
Повторяю: предметы эти не новые, но они любопытны в том отношении, что вы, господа пошехонцы, всегда стараетесь прижаться к сторонке, когда заходит об них речь. Мы, дескать, тут ни при чём, это не мы, а кошка, мы бы и рады идти в поход, да ведь над нами века висят, тут и исторический гнёт, и логика событий, и организация, и путаница и т.д. и т.д.
Возьмём для примера хоть такой факт: каким образом зачинались наши Пошехонья? как и по какой причине возникли в них каланчи? — Много ли найдется любознательных людей, которых интересовали бы подобные вопросы? Я, по крайней мере, никогда, до последнего времени, не думал о них. Проезжая мимо того или другого Пошехонья, я осведомлялся у ямщика, как оно называется, и, получив удовлетворительный ответ, менял на станции лошадей и следовал дальше, по направлению к следующему Пошехонью. Проезжая мимо каланчи, я машинально восклицал: «Вот она, каланча-матушка!» — и не давал этому восклицанию ни особливого значения, ни дальнейшего развития. И таким образом, чего мудрёного, я и в могилу сошёл бы, не давши себе отчёта в собственных впечатлениях и восклицаниях...
Я — чахлая ель, я — печальная ель северного бора. Я стою среди свежего поруба и ещё живу, хотя вокруг зелёные побеги уже заслоняют от меня раннюю зорю., С болью и му́кой срываются с моих веток иглы. Эти иглы — мои мысли. И снится мне, что когда-нибудь здесь же вырастет другое дерево, высокое и гордое. Это будет поэт, и он даст людям всё счастье, которое только могут вместить их сердца. Он даст им красоту оттенков и свежий шум молодой жизни, которая ещё не видит оттенков, а только цвета. О гордое дерево, о брат мой, ты, которого ещё нет с нами. Что за дело будет тебе до мёртвых игол в создавшем тебя перегное!..
Я в поэты пришёл с земляными ручищами, с образцами картошки, с бугристой морковищей, хоть на выставку ставьте ― на грядках расчищенных не цветы, а капуста, добротные овощи.