Князь Спиридон Юрьевич Рукосуй-Пошехонский был потомок очень древнего рода и помнил это очень твёрдо. Он знал, что родичи его были вождями тех пошехонцев, которые начали своё историческое существование с того, что в трёх соснах заблудились, а потом рукавиц искали, а рукавицы у них за поясом были. Многие из его предков целовали кресты, многим были урезаны языки, немало было и таких, которых заточали в Пелым, Берёзов и другие более или менее отдалённые места. Вообще это был род строптивый, не умевший угадать благоприятного исторического момента и потому в особенности много пострадавший во время петербургского периода русской истории.
— Быть, барин, беде! — сказал ямщик, оборачиваясь ко мне и указывая кнутом на зайца, перебегавшего нам дорогу. Я и без зайца знал, что будущее моё отчаянное.
Позавчера вечером пришли мы в Пошехонье, и пока тянул нас буксир по Рыбинскому морю, пока входили мы в Пошехонскую губу и садилось, сплющиваясь, солнце, и волна, если смотреть на закат, была мрачна: рваная какая-то, беспорядочная, и нас поминутно заливало от быстрого хода, ― мы так радовались: увидим Пошехонье! А пришли в темноте, на другой день, едва только взяли бензину, едва пробежали по городу, и ушли ― навсегда, наверное! ― и в памяти остались какие-то дома, то каменные, старинные, безо всякого стиля, то поновее, в стиле русского барокко с фризами, виньетками, арочками и лепкой по карнизам и балконам, то деревянные, с резьбой по наличникам, и запахи пыли, травки-муравки, огородов, выгребных уборных и старого дерева. А в центре ― асфальт, торговые ряды, автобусная станция, кафе, почта, банк, собор, наполовину снесённый...
Новые почести походят на новые платья: их надо поносить для того, чтоб они хорошо сидели.
«Притом, ведь вообще на самом деле греха нет! – нет преступления. Есть только моменты, когда данный поступок не соответствует ритму вселенной, но он же в других условиях может быть высшей добродетелью. Единственное настоящее преступление – это бездарность.»
Она начала интересоваться чужими преступлениями, потому что хотела знать, как вели себя другие в её положении. Она перечитала десятки уголовных процессов. Везде и всегда убийцы запутывали свои следы, как могли и умели, и всё-таки их выслеживали, судили, карали. Она читала дела, обставленные настолько ловко, что её преступление казалось детски простым в сравнении с ними, и всё-таки герои этих дел шли на эшафот, на галеры, в каторгу — и чем больше читала, тем более уверялась она, что и её рано или поздно откроют.
Резиновые стадии жизни: соска, презерватив, грелка...
Лги — и будешь всем мил, режь правду — и умрешь на плахе.
В мире нет иной правды, кроме той, в которую нам хочется верить.
Мы так устроены, что нас ничто не удовлетворяет, что ничто нам не кажется имеющим цель в самом себе, что ничто для нас не является просто существующим, без задней мысли.