Стать писателем очень нетрудно. Нет того урода, который не нашел бы себе пары, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя. А посему не робей…, Строчи о чём хочешь… Стать же писателем, которого печатают и читают, очень трудно. Для этого: будь безусловно грамотен и имей талант величиною хотя бы с чечевичное зерно.
Надобно, чтобы роскошная пища в каждой кишке прела.
Заражено пузо едою ― Неукоснительно и не спеша, Пропавший пупок блестит чистотою: Вся кожа в работу пошла. Еда, брат, громадное дело, Щами велик человек, Ешь, чтоб душа не сопрела, Лопай, давись, животом кукарекай! Будешь ты в славе и чести, Если скулу изотрёшь, Сгинешь, как гнида, без вести, Если планету сию не сожрешь.
Щи да каша ― Пища наша. Щи? А поди-ка поищи Щи с капустой красной. Не ищи напрасно Щей в столице мира... Янтарями жира ― Жёлтые кружочки. Ну, берите ложки!
Синоптики всегда дают точные прогнозы, но природа не всегда точно их выполняет.
Кто, в надежде на покаяние, поползнется вторично, тот лукаво ходит пред Богом…
Если вы не можете хотя бы дважды в неделю разглагольствовать о нравственности перед обширной и вполне безнравственной аудиторией, политическое поприще для вас закрыто.
И добродетель стать пороком может, Когда её неправильно приложат. — перевод Татьяны Щепкиной-Куперник
Все предметы, видимые глазом и осязаемые руками, становились пусты, легки и прозрачны — подобны светлым теням во мраке ночи становились они, ибо та великая тьма, что объемлет всё мироздание, не рассеивалась ни солнцем, ни луною, ни звёздами, а безграничным чёрным покровом одевала землю, как мать, обнимала её, во все тела проникала она, в железо и камень, и одиноки становились частицы тела, потерявшие связь, и в глубину частиц проникала она, и одиноки становились частицы частиц, ибо та великая пустота, что объемлет мироздание, не наполнялась видимым, ни солнцем, ни луною, ни звёздами, а царила безбрежно, всюду проникая, всё отъединяя: тело от тела, частицы от частиц, в пустоте расстилали свои корни деревья и сами были пусты, в пустоте, грозя призрачным падением, высились храмы, дворцы и дома, и сами были пусты, и в пустоте двигался беспокойно человек, и сам был пуст и лёгок, как тень, ибо не стало времени, и сблизилось начало каждой вещи с концом её: ещё только строилось здание, и строители ещё стучали молотками, а уж виделись развалины его и пустота на месте развалин, ещё только рождался человек, а над головою его зажигались погребальные свечи, и уже тухли они, и уже пустота становилась на месте человека и погребальных свечей, и, объятый пустотою и мраком, безнадёжно трепетал человек перед ужасом бесконечного. Так говорили те, кто ещё имел охоту говорить. Но, вероятно, ещё больше могли бы сказать те, которые не хотели говорить и молча умирали.
Мгла ползла по дну колодца… Туман свёртывался неопределёнными складками вверху. Ни луча света, ни блеска зари… ни звука. Та же мёртвая пустыня, те же влажные, чёрные камни с серебристыми пятнами лишайника, то же самое подавляющее мысль и чувство однообразие.