Скрябин окончательно замыкается в свой мир. Тени прошлого, которые ещё жили в третьей симфонии — перестают для него существовать. Всё увереннее несётся он на крыльях своего вдохновения в лучезарную область экстаза. Для него замолкли, стали непонятны и темны «песни земли», которые когда-то и он пел вместе с человечеством, стали непонятны те переживания трагизма, гнетущей тоски, которым и он отдавал дань.
Эта песня о… Это злая песня. Жизнь так коротка, и так сложна для людей за столами и людей за масками, которые разрушают чужие жизни, инициируя силы против других людей, живущих на свой доход, свой цвет, свой класс, свои религиозные взгляды, что угодно. Оох.
На ветру качаюсь и от стужи гнусь, На чужой сторонке плачу да печалюсь: Кто меня полюбит? Кто развеет грусть? Достигнув какого-то края иль обвала за далью, за тьмою, плачем не то одинокой волчицы, не то переливом горлицы за дубравой оборвалась песня. Песня оборвалась, но звук всё бился, всё клубился в тесном пространстве и, не вырвавшись из него, опал туда, откуда возник.
Слушай, мандолине душу открывая, Как звенит струна: Про тебя та песня, льстивая и злая, Мною сложена.
По хлебным пусть местам летит, пусть льётся песня басом. Два брата жили. Старший Тит жил с младшим братом Власом.
Два певца на сцене пели: «Нас побить, побить хотели», Так они противно ныли, Что и вправду их побили.
Песню надо петь, а не шептать! Если голоса нет — садись в зал, других слушай.
Выдь на Волгу: чей стон раздаётся Над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовётся – То бурлаки идут бечевой!..
Всё начиналось чинно и степенно, ну а потом, раз, как известно, веселие Руси есть пити, напивались, плясали, горланили песни. Иной раз и до драки и поножовщины доходили, до того даже, что кладбище неожиданно украшалось преждевременной могилой в результате такого праздничного визита к дорогому покойничку.
Безумство храбрых – вот мудрость жизни! Безумству храбрых поём мы песню!